Что скрыто в несправедливо низко оцененной симфонии

И в последние годы, когда одно за другим публикуются неизвестные ранее письма Шостаковича и делаются попытки новых толкований его произведений, среди всех пятнадцати симфоний лишь Двенадцатой по-прежнему не дано занять подобающего ей положения. Даже Марина Сабинина, автор книги «Шостакович — симфонист», в интервью журналу «Мелос» утверждает, что «Симфония №12 была самым горьким компромиссом Шостаковича. Слава Богу, фильмы и кантата давно забыты, но Двенадцатая находится в списке его симфоний и включается в программы торжественных юбилеев».

Действительно ли эта симфония является лишь продуктом компромисса?

Изначально для «классического» композитора жанр симфонии является «священным», требующим высочайшей художественности и профессионального мастерства. Вместе с оперным жанром это, можно сказать, важный ориентир оценки исторической ценности композитора и его творческой потенции. Так должно было дело обстоять и для Шостаковича. В столь важном жанре, пусть даже речь идет об одной симфонии из пятнадцати, стал бы он оставлять в наследие потомкам угождающую власти простую программную музыку? Нет, это представляется невозможным. И в Двенадцатой должен быть какой-то скрытый подтекст, завуалированное послание. Мои сомнения в отношении устоявшейся оценки этой симфонии исходили из такой отправной точки.

Как можно понять из подзаголовка «1917 год», данного произведению самим его автором, и названий четырех частей симфонии («Революционный Петроград», «Разлив», «Аврора», «:3аря человечества»), в ней языком музыки выражен исторический процесс революции 1917 года. Две главные темы первой части (назовем их, к примеру, А и Б), появляются на протяжении всех четырех частей и создают своего рода циклическую форму. Учитывая название произведения, тему А можно интерпретировать как выражающую саму идею революции, а тему Б — как образ Ленина. Однако кроме этих двух тем на всем протяжении симфонии есть еще один часто повторяющийся трехзвучный мотив — ми-бемоль — си-бемоль — до (Es—В—С). Более того, его появлению сопутствует узнаваемый определенный рисунок.

В первой части он впервые возникает в такте 407 второй половины, и звучит семь раз, неизменно порученный струнным pizzicato, неизменно тр и обязательно в сопровождении вторгающихся и перебивающих течение музыки литавр. Однако фактически сделано все, чтобы он почти не был слышным. Правда, в последних четырех тактах части, повторенный дважды, мотив этот довольно заметно выделен (что видно и в партитуре). Во второй части он впервые появляется в такте 10, звучит всего пять раз, при этом — все время в форме энгармонической замены — ре-диез — ля-диез — си-диез

 (Dis—Ais—His), но вновь pizzicato. И здесь каждый раз он звучит резко, как будто разделяя течение музыки на «до» и «после». В третьей части мотива этого нет вовсе.

В финале нотная формула возвращается к первоначальной — ми-бемоль — си-бемоль — до (Es—B—С). После массированного внедрения ее в звуковую ткань двенадцать раз, начиная с такта 184, в коде восьмикратное проведение мотива поддерживают и духовые инструменты, громкость усиливается до ff, каждый звук выделяется sf, и, наконец, звучащее в последних тактах симфонии восьмое произнесение исполняется tutti на максимальном уровне динамики.

Что же это за сочетание звуков, прячущееся в тени в первой части, меняющее свой внешний облик и мешающее общему движению во второй и овладевающее всем оркестром в финале? Шостакович, оставивший нам ряд зашифрованных посланий, несомненно, что-то подобное хотел сказать и здесь. Может быть, это чьи-то инициалы? Я никак не могла найти ответ до тех пор, пока не прочла латинские буквы как русские: «Es—В—С» превратилось в Е (или Ё — Ио) Вэ Эс, оказавшись первыми буквами имени «Иосиф Виссарионович Сталин». Кстати, Es—В—С полностью совпадает с появляющимся в седьмой и восьмой сценах оперы «Леди Макбет» «мотивом полиции».

Итак, почти заглушаемый в первой части звуками литавр образ Сталина очень близок содержанию знаменитого стихотворения О.Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны,/ Наши речи за десять шагов не слышны...» Слегка пофантазировав, легко представить себе следующий сценарий: в первой части чуть слышны голоса, пытающиеся изобличить преступные дела Сталина, во второй части это имя уже нельзя произносить, иначе как иносказательно, в третьей части обвиняющие голоса исчезают, а в финале все завершается полной победой и прославлением диктатора. Или же так: финал можно интерпретировать как окончательное разоблачение преступлений «культа личности».

В любом случае, я убеждена, что сказанное Шостаковичем про Двенадцатую симфонию «посвящение воспоминаниям о Ленине» — лишь внешняя оболочка, сама же • музыка имеет совершенно иное содержание. Если мое предположение правдоподобно, то мне понятно, чем руководствовался композитор, оставляя это сочинение в списке своих симфонических произведений. Автор этих строк очень надеется, что с дальнейшим продолжением упорядочения, обнародования и изучения рукописей Шостаковича, наверное, будут обнаружены какие-либо записи или другие материалы, которые многое подскажут исследователям его творчества.

Предложенный анализ одного мотива из Двенадцатой, помогающий увидеть другой лик этого произведения, не более чем единичный пример. Наверное, если и далее тщательно изучать нотные тексты этого удивительного музыканта, можно будет обнаружить немало непрочтенных еще посланий, заложенных Шостаковичем в свои произведения.

87